Первая часть наших шатаний по Курдистану Кругосветка, дни с одиннадцатого по тринадцатый. Курдистан mon amour, vol. I
Курдистан никогда не кончается. Это мы поняли ещё в Грузии. Он гораздо больше своих фактических границ (правда, слова "Курдистан" и "фактические границы" редко соседствуют в одном предложении).
Я выбираю это место святым. Наш путь по Курдистану стал для меня почти что паломническим. Нас передавали из рук в руки бережно, как драгоценный сосуд с миром.
Всё началось с Хакки. После встречи с ним мы, опасаясь отведать турецкого кулака, заменяем в разговорах при посторонних опасное "Курдистан" - "Хаккистаном".
То, как он умел интеллигентно, незаметно помочь, то, как он извинялся, когда произносил (очень редко) грубое слово, то, как он водил машину (уверенно и спокойно, что так резонировало с грузинскими традициями беспорядочной езды), да даже то, как он прикуривал от плиты, - всё у него выходило удивительно просто, красиво, хорошо. Правильно, что ли. В его доме не было ощущения суеты, насилия над жизнью.
Я так не умею.
Ещё я не умею держаться достоинством, как Элиф. Она несла себя плавно, чтобы не расплескать. В ней было что-то по-детски серьёзное, правдивое, и что-то очень мягкое, женское. Мы встретились в Ване, что на одноимённом озере. Элиф привела нас домой, и неожиданно мы растворились в этой семье почти без осадка. Мы учились есть, сидя на полу, играли с маленьким племянником Элиф, а потом и со всей семьёй, в настольные игры, и нам совершенно не мешало то, что из всех многочисленных обитателей дома, временных и постоянных, по-английски говорила только она одна.
Есть на полу оказывается неожиданно удобно: скатерть после обеда просто вытряхивается в окно, и никто не орёт на ребёнка, чтобы он ел аккуратно. Ребёнок ест так, как ему вкуснее - руками, щеками, мимо рта.
Дети вообще вписаны в семейный быт удивительно органично. Именно так: курды, кажется, вписывают детей в годами сложенный уклад, а не пытаются с появлением ребёнка резко переменить привычное; дети чувствуют это и ничем не нарушают общей гармонии этого немного хаотично, но слаженно работающего организма. И снова: нет насилия над жизнью.
Из Вана мы планировали сразу попасть в Мидьят, где меня, как вы, вероятно, помните, не миновала горькая чаша турецкого мачизма, однако доехать не успели. Курдистан, словно заранее извиняясь, решил авансом пополнить кладовую добра.
Добравшись вечером до Макдака на окраине Батмана, мы судорожно рассылаем запросы на каучсёрфинге и неожиданно срываем большой куш в лице Фатиха.
Фатих моментально становится крёстной феей нашего путешествия. С первой же минуты, когда он встречает нас в ТЦ и забирает мой тяжёлый рюкзак, мы попадаем под каток его обаяния. Невозможно быть рядом с Фатихом и не улыбаться, как невозможно быть грустным в пончо. Это просто физиологически недостижимо.
Фатих работает медбратом и живёт в больничной общаге. Общага не чета нашим: многокомнатная квартира с гостиной, огромной кухней и голубятней на крыше (да!). Фатих приносит нам фрукты и чай, уступает свою комнату и знакомит с соседями - тремя медбратьями и тремя же попугаями. Соседи Фатиха, кроме птиц, все как на подбор курды. Что касается птиц, то самого большого из попугаев мы называем Kozluk - в честь встреченного по пути небольшого городка. Эта шутка за триста смешит нас до слёз, и Фатих хохочет вместе с нами. Я, конечно же, тут же обнаруживаю идиосинкразию на всеобщую неомраченную радость: самое время поговорить о судьбах Курдистана. Фатих рассказывает, как ещё 15-20 лет назад курманджи был вне закона, то есть преступлением было само стремление говорить на родном языке. Я спрашиваю про теракты и геноцид, репрессии времен Ататюрка и насильственное переселение - история курдов в Турции предлагает не особо широкий спектр тем для беседы. Фатих отвечает спокойно и просто, как единственно и можно говорить на такие темы.
Утром Фатих ведёт нас есть традиционный местный завтрак - на секундочку, суп из чечевицы в кафе, где до обеда подают только суп из чечевицы (громкие овации редакции журнала "Афиша"). Узнав за завтраком нашу непростую историю отношений с турецкими мужчинами, Фатих пугается за нашу честь, и звонит друзьям в Измир и Анталью, чтобы нам не пришлось снова жить непонятно у кого. А потом вместе с коллегой отвозит нас в соседний Хасанкейф, чтобы мы избежали липких ручонок турецкого автостопа.
В тот момент, когда Фатих и без того уже почти вытеснил Хакки с пьедестала моего сердца (хотя кому я вру, у меня большое сердце, там все разместятся с комфортом), он ещё и удаленно организует моё лечение в анталийской больнице, но эту историю я припасу до следующего раза.
